Психотерапия как реконструкция речью интерсубъективного опыта. И причем тут метафора, метонимия и омонимия?

«Увидев себя как пучок воспоминаний и привычек, узрите себя смотрящего, и вы впервые сможете воспринять что-то кроме своих воспоминаний».

Нисаргадатта Махарадж

В какой-то момент своей жизни люди замечают, что их поведением совершенно не всегда управляет «компас целесообразности», стрелка которого намагничена на достижение желаемого. Они замечают, что энергии выразить что-то неясное, гораздо больше, нежели энергии обрести то, что они вполне осознанно хотят. Как правило мы избегаем не какого-то поведения, которое может нас как приближать к объекту желания, так и отдалять. Мы избегаем чувств, когда-то сопровождавших нашу неудачу, которые актуализируются в определенной структуре отношений, нашей деятельности или череде событий. Ведущей мотивацией становится парадоксальная попытка одновременно и избежать, и пережить «сложные чувства». Под «сложными» понимаются те из наших чувств, для переработки которых не было получено достаточной поддержки от среды (опекающих фигур, Другого с большой буквы).

Будучи живыми существами, обладающими сознанием, мы непрерывно производим смыслы, образы и знаки — системным выражением которых является речь. Мы произносим слова внутрь и наружу, создавая и поддерживая памятование себя и неотчуждаемую репрезентацию окружающей нас реальности. Образы — это то, чем выражаются смыслы, речи — это то, чем проясняются образы. Для исчерпывающего выражения смысла лучше всего подходят образы, для исчерпывающего выражения образа лучше всего подходят речи. Речи рождаются в образах, поэтому можно исследовать речи для созерцания образов. Образы рождаются в смыслах, поэтому можно исследовать образы для того, чтобы созерцать смыслы. А смыслы пристегнуты к Желанию, которое неуловимо само по себе и предстает лишь в объектах, к которым мы испытываем притяжение.

В нашей организованной и пригнанной слово к слову речи, происходит пульсация или зияние другого языка — языка чистых желаний без объектов. Слова, которые мы говорим себе и друг другу хорошо оформляют общее, но плохо передают то частное, что способно выразить подлинную уникальность нашего бытия. Уникальность сопряженную с протестом и непокорностью общественному дискурсу, который пытается посредством типового определить единичное. Бессознательное уклончиво, неуловимо и беспочвенно, как и сам субъект до его идентификации с речью и требованиями Другого. Бессознательное внезапно прорывается через говорение, через спотыкание оговорок, а также через три метасемантические конструкции, которые могут оказаться полезны для понимания функционирования психического аппарата и практической работы психотерапевта. Речь пойдет о лингвистической терминологии, а именно о метафоре, метонимии и омонимии. «Говори, чтобы я мог тебя видеть!», — однажды сказал мудрый Сократом знатному юноше. Что такое умение слушать для психотерапевта? Это умение не слишком спешить понять. Это определенный вкус к фрагментам речи, где знание дает сбой. В своей практике психотерапии, обращая внимания не только на содержание речи клиентов, но и на то, как протекает сам процесс говорения, я стал замечать (скорее ощущать) некоторые закономерности. Речь могла вращаться, как бы двигаясь по воронке водоворота. А иногда речь клиента скользила, как сани в снежную зиму с горы. А порой посреди рассказа зиял провал, такой ощутимый, что казалось, его можно потрогать. Далее, попробую поделиться своими размышлениями по поводу этих наблюдений.

Метафора (вращение по воронке) — метасемантическая конструкция, обеспечивающая процесс выражения одного через другое, реализуется благодаря принципу самотождественности семантического ядра при его репликации посредствам означающих. Например, образ Луны может быть выражен через метафору «желтый фонарь меж звезд», «надкушенная головка сыра в небе» и еще многими другими, неисчислимыми по своему количеству словосочетаниями.

Метафора порождает синонимию, когда различные формы выражают единое значение. В психотерапевтической практике мы замечаем, что за совершенно различными рассказами клиента, начинает вырисовываться единый «смыслообраз» (базовый фантазм или сценарий удовлетворения по Ж. Лакану). В нашем с клиентом взаимодействии, проступает смысловая доминанта, создающая гравитационное притяжение, вокруг которой вращаются его речи, образы и желания, затягивающие терапевта в определенную модальность реакций и проявлений (контрперенос).

За стенами психотерапевтического кабинета, такая доминанта проявляется как рекурсия схожих ситуаций и поступков в различных контекстах жизни (обсессивно-компульсивная симптоматика).

Наблюдая многократное повторение, мы предполагаем избыточную тревогу, а вместе с ней наличие некоторого психологического материала, который требует оказаться усвоенным и осмысленным. Клиент ощущает это требование, но отвечает на него лишь очередной разрядкой — «хождением по кругу». Посредством такого хождения от него вновь ускользает то желание, энергия которого и запускает эхо повторений единого в различном. Любое действие имеет смысл, даже если кажется, что оно бессмысленно или даже вредно — просто этот смысл до поры до времени остается неосознанным. Придание смысла происходит автоматически, посредством поведения/отыгрывания (acting out). Терапевтической стратегией становится создание новизны, через поддержание альтернативного способа обретения смысла, через говорение, созерцание возникающих образов и желаний, с одновременным воздержанием от поведенческого отыгрывания. Мы поддерживаем процесс вращения, но уже на символическом уровне, с постоянным заглублением к центру воронки, доверяя внезапному схлопыванию всего произнесенного к единому смыслообразу. В этом сжатии вращения до одной точки, происходит вспышка предельной ясности, на секунду ослепляющая нас обоих. Инсайт.

Метонимия (скольжение) — метасемантическая конструкция, обеспечивающая скольжение сквозь означающие, когда передача смыслового значения осуществляется через смежность по пространственной, семантической или временной связи, проявляя порой совершенно неочевидное выражение родства. Означаемое не проявлено, но обретается за счёт самого процесса скольжения по цепочке означающих, которое будучи поддержано в диалоге, проявляет исходное смысловое значение. Например: богатство-золото-злато-гладит меня по головке и говорит «мое золотце». Или другая версия: богатство-золото-злато-латы-могу держать удар. Так само по себе созерцание скольжения в речи приводит к обретению смысла. В психоанализе именно на этом принципе организации психического и построена техника работы со свободными ассоциациями. Терапевтическая стратегия тут напоминает поведенческую терапию, мы поддерживаем процесс скольжения и конфронтируем с различными способами «цепляния». Важно это делать мягко, при «застревании» в одной модальности переходить к другой от речевого знака к образу, об образа к смыслу, от смысла к объектам желания, от объектов желания к аффективному окрасу и телесному резонансу в процессе говорения (скольжения по цепочке означающих). Там где происходить скольжение, там и удерживаем внимание, если застряли — внимание перенаправляем. Скольжение ощутимо отличается от вращения, примерно как дежавю наскучившего ритуала от свежести и новизны первого свидания. Если же скольжение застревает и смена модальностей не помогает, то мы имеем дело с другим явлением — омонимией.

Омонимия (зияние разрыва) — это свойство языкового знака, при котором единое кодирует многое. Семантическое значение языкового знака невозможно определить вне необходимого контекста повествования. Например: коса (в руках мужчины для покоса травы, на голове у девушки или речная), месяц (в календаре или на небе) и т. д. Целое определяет смысловое значение части. В речи ощущается как разрыв или «зияние провала», когда действие, слова, образ, чувства и телесные ощущения необъяснимы из текущего момента жизни. Терапевтическая стратегия — восстанавливать контекст, что-то из присутствующего в фоне, непременно обладает способностью придать значение (символизировать) обнаруженный смысловой разрыв. Такое «зияние», понимаемое как ощутимое присутствие отсутствия, может быть восполнено только при фокусировке на более широком жизненном контексте. Часто из этого провала приходят удивительные «призраки травмы» — структура организации страдания из прошлого клиента, запечатленная в ранних нарушениях привязанности. «Призраки» тех отношений, которые повлияли на субъекта, но влияние которых не было осмыслено, так как в ходе младенческой амнезии был утрачен доступ к соответствующим образам и знакам. Поэтому осмысление возможно только через наращивание в отношениях с терапевтом новых образов и речевых знаков, на проступившем из прошлого «скелете травмы». Такие образы и знаки, хорошо приживаются к скелету, лишь при условии доверия в диалоге, внимания к телесным процессам и «тихим», едва уловимым, переживаниям обоих участников.

В этой точке повествования можно сделать важный вывод, что не только актуальная нужда человека подсвечивает фигуры в его поле восприятия. Но и вкрапления требований среды, определяют его восприятие актуальной реальности. Особенно требования первичных отношений, ярко запечатленные, но не осмысленные, не прозвучавшие в речи. Требования, которые сформировали нас в ситуации предельной беззащитности и нуждаемости, требования продолжающие звучать эхом повторений или зиянием разрыва.

Важно обозначить, что-то, что мы считаем Реальным, не является таковым. Реальность — это либо вся совокупность явлений, оказывающих воздействие на актуальную ситуацию субъекта, либо только что ускользнувшее мгновение. Мы промахивается мимо реальности как по рецепторным и вычислительным мощностям психического аппарата, так и по времени отображения, пытаясь ухватить эхо прошлого в моменте непрерывно изменяющегося настоящего. Мы всегда имеем дело лишь с упрощенной моделью, репрезентацией реальности. Как говорили хиппи в 60-х: «Реальность придумали те, кто не смог вынести грез».

Интересно что, согласно уже современным исследованиям то, что мы называем восприятием, по своей сути является воспоминанием, то есть, воспроизведением уже имеющихся структур, паттернов построения репрезентации (Марк Солмс, нейропсихоанализ).

Парадокс в том, что любая трансформация структур и паттернов требует беспорядка (высокого уровня энтропии), и происходит только тогда, когда уже мы утратили возможность контроля. В периоды смятения, мы оказываемся наиболее готовыми пережить трансформацию. Заместить марш под ритмы требований Другого на уникальную мелодию собственного желания. Которая как ни парадоксально, звучит из пустоты в сердцевине субъекта, проступая ощущением «бытия основанием самого себя», ведь любой язык предписывающий нам что-либо — язык иностранный, недостижимой целью психотерапии является попытка «освободить поток „смыслов-образов-речи“ внутри себя от Другого». Вероятно об этом опыте обретения центра наставлял нас Апостол Павел (1 Кор. 6:12): «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною». Психотерапия — это этика, этика уникальности бытия субъекта.